Терзающие душу воспоминания бондарев выбор. Роман «Выбор. Другие пересказы и отзывы для читательского дневника

Н. Буханцов

Уже на первых страницах нового романа Юрия Бондарева «Выбор» мы отчетливо ощущаем напряженный драматизм повествования, замечаем мучительную одержимость главных героев неизменно выверять истинно нравственные ценности человеческого бытия крутым военным лихолетьем. Да, роман предельно наполнен социально-нравственным дыханием, пафосом высокой гражданственности. Да, роман отличается настойчиво углубленным психологизмом героев... Именно эти отличительные качества мы видим и в самой сюжетной архитектонике, и в раскованном ритме повествования, и в контрастно-драматических столкновениях двух жизненных позиций, двух недюжинных характеров героев. Но есть и еще одна примечательная особенность: как и в романе «Берег», в «Выборе» Ю. Бондарев прочно и психологически убедительно сумел «выстроить» идейно-художественный мост, органично соединяющий кипучую нашу современность с немеркнущей правдой суровой войны. Оттого и дела, и мысли, и поступки бондаревских героев, как правило, неизменно проходят по этому непреложному мосту.

Каждый раз, когда читаешь бондаревские картины боя, эпизоды жарких схваток с озверелым врагом, кажется, что это ты сам задыхаешься в пороховом дыму батареи, воочию видишь приближающиеся танки со зловеще-белыми крестами на башнях, слышишь гулкий стук крупнокалиберных пулеметов, замечаешь серые фигуры немецких автоматчиков, глохнешь от адского грома орудий и лязга танковых гусениц, до удушья в груди вживаешься в смертельное мгновение боя, который насквозь, от земли до неба, пропитан сизой гарью и запахом крови, и ты в глубине души не перестаешь удивляться нечеловеческой стойкости и мужеству советских солдат.

Зримость батальных сцен достигается писателем не только психологическим проникновением в мир души героев, но и тем умением прозаика графически четко и напряженно нарисовать перед взором читателя панораму боя, в котором сочетается пронзительно реалистическая детализация с движением всего хода событий, с неповторимым хаосом звуков и запахов сражения...

Даже, казалось бы, в чисто обыденных, второстепенных делах для писателя неумолчно живут раскаты военного грома. Васильев случайно проходит по старому московскому переулку, где строители разрушают ветхие постройки, и ему снова представляется незабываемое: «Плотный звук стального шара, разбивающего остаток фасада, походил на удары танковых болванок в кирпичную стену (так было раз в Каменец-Подольском, возле крепости, когда пошли в атаку немецкие танки)...»

Идейно-художественную основу романа «Выбор» составляет вечно волнующая проблема истинного и ложного смысла человеческой жизни, выбора человеком своей судьбы, своего настоящего и будущего. Остроту, драматическую напряженность ситуаций в романе определяет резкая сшибка, столкновение двух, контрастно противопоставленных судеб героев, двух близких еще со школьной скамьи друзей, в прошлом молодых лейтенантов-артиллеристов, которых штормовые волны военного прибоя круто бросили в разные стороны, на разные социально-нравственные материки жизни.

Минули годы. Прошумели свежими ветрами забот и мирных радостей целые десятилетия с тех трагических и памятных событий, когда Владимира Васильева и Илью Рамзина разлучил неравный и жестокий ночной бой с противником, когда сам Васильев, чудом уцелевший, сообщил матери Ильи о гибели ее сына... Но оказалось, что Илья жив. И Васильев встречается с ним в Венеции, будучи в загранкомандировке. Как могло такое случиться? Как и какой ценой выжил Илья?.. Почему не дал о себе знать даже родной матери?..

С первых минут их нежданной встречи Васильев пытается понять Илью, найти ответы на его загадочное исчезновение в ту роковую летнюю ночь. Он вглядывается в нынешнего седовласого Илью и невольно сравнивает его с тем, решительным и молодым лейтенантом: «...Этот иностранец был Илья, с вроде бы прежней опасной и пристальной чернотой прищуренных глаз на коричневом, должно быть, загорелом лице, но Илья не свей, не близкий с детства, а вторичный, подмененный, проживший в неизвестной дали целую непонятную жизнь, как на другой планете». И безутешно, обреченно скажет потом этот Илья: «Моя великая родина меня давно похоронила...» И тут же сухо, твердо пояснит, как бы тем самым оправдываясь: «Тогда я зубами и ногтями держался за жизнь». На немой вопрос Васильева о дне сегодняшнем уныло качнет головой: «Сейчас я ценю свою жизнь не дороже ломаного гроша...»

Уже в подобных фразах, по существу, рельефно проступают главные контуры судьбы человека, покинувшего Родину, выжившего физически, но оставшегося мертвым духовно. Позже, узнав некоторые подробности жизни Ильи, Васильев снова и более определенно придет именно к этой краеугольной мысли: «...Этот Илья, со вкусом одетый в великолепный костюм, тщательно выбритый, даже красивый, но он уже мертв...»

Его душа разъедена безверием, безысходностью; он искренне убежден, что правда дается человеку как тяжкое и ненужное наказание. «Надежды давно умерли, как и боги...» - делает вывод Илья из опыта своей прожитой жизни. В отличие от Васильева, твердо верящего в здравый смысл, сознающего, что «не красота спасет мир, а правда равной неизбежности и понимания человеческой Хрупкости каждого», Илья Рамзин, наоборот, уверовал в то, что мир держится на жестокости, кровавых грехах и обмане, а поэтому надо жить вне его забот, вне политики... «Я - колобок...» - иронизирует он.

Страницы, посвященные описанию подобного рода суждений, достаточно резких противопоставлений двух взглядов на мир, освещены проникновенным авторским пристрастием, граждански высоким стремлением глубоко, философски аргументированно и жизнью испытанными критериями осмыслить поступь истории, ее гористые перевалы, извилистые дороги человеческого бытия, определить священные идеалы времени. Для Ю. Бондарева одним из таких нетленных идеалов становится в романе горькая и яростная память о войне, о сверстниках, беззаветно отдавших свои жизни во имя свободы Родины. Вот почему, разговаривая с Ильей о праведном суде, Васильев прямо спросит его: «Ну, а погибшие в конце концов! Или все забыто?..» И Илья ответит: мол, перед ними вины его нет. Но так ли это? Память снова переносит Васильева в те огневые мгновения...

Илья приехал в Москву и встретился с постаревшей в страданиях матерью. Однако встреча эта обернулась для него тяжким испытанием, возмездием за сбой корыстный выбор: «Почему же ты, Ильюша... так мог... так долго?..» - как окончательный приговор произнесла тихо и рассудительно Раиса Михайловна, увидев сына. И сколько скорби и равнодушия уловил Илья в ее голосе!.. И понял: нет ему прощения. Нет и не будет... Да и сама жизнь отныне потеряла для Ильи всякий смысл и интерес. Посмертным его завещанием останется одна просьба к Васильеву: сделать так, чтобы его, Илью Рамзина. похоронили на каком-нибудь московском кладбище. На похороны Ильи приехала на машине и Раиса Михайловна, но она не вышла к свежей могиле сына...

Роман Ю. Бондарева многопланов, многопроблемен. И в этом нетрудно убедиться, когда задумываешься над сложной, не лишенной серьезных жизненных напастей судьбой талантливого художника Васильева, его взаимоотношениями с женой Марией, в юности любившей Илью и сегодня оставшейся к нему по-прежнему неравнодушной. Не менее колоритно выписан близкий друг Васильева, художник-график Лопатин - фигура удивительно деятельная и одержимая, а также молодящийся режиссер Щеглов, в характере которого начисто отсутствуют понятия нравственной цельности, патриотических чувств и гражданского самосознания. Его хитросплетенные сомнения, его брюзжание на все вокруг, как липкие паучьи сети, захватывают на время сознание дочери Васильева Виктории, пагубно влияя на формирование ее характера.

Центральным образом романа писателем не случайно избран художник Васильев, не только умеющий оригинально мыслить красками на полотнах, но и выросший человеком, которому свойствен гибкий философский склад ума, неуемное стремление докопаться, дойти до первозданного понятия таких основополагающих истин бытия, как ложь и правда, жестокость и человечность, верность и предательство, безрассудство и разумное начало жизни... Профессиональная зоркость позволяет ему точно фиксировать, запечатлевать в поле зрения наиболее значительные и важные явления и черты в характере окружающих его людей.

Психологически верно, волнующе и художественно зрело сумел Ю. Бондарев передать ощущение Васильевым своего кровного единства с горестями и надеждами своих современников, своего народа, с несказанно прекрасной и мужественной Родиной. В одной из сцен романа, когда навстречу ему двигалась похоронная процессия, «...Васильев вдруг испытал такую родственную, такую горькую близость с этим потрясенным светловолосым парнем, с этой некрасивой, дурно плачущей молодой женщиной, со всеми этими обремененными авоськами людьми на дороге, как если бы он и они знали друг друга тысячи лет, а после в гордыне, вражде, зависти предали, безжалостно забыли одноплеменное единокровие, родную простоту человечности...»

Подобное осознание проникновенного единения герой Бондарева открывает в себе не только в возвышенном чувстве «к извечной нежной красоте природы» родимого ему края, но и - что особенно ценно и значительно! - в сопричастии к судьбам рядом живущих людей... А разве не в святом чувстве к Родине, к печали и радости народа, в отношении к материнскому лику земли своей и таилась, созревала художественно высвеченная писателем социально-нравственная напряженность разности решающего выбора личной судьбы в годину тяжких испытаний Владимиром Васильевым и Ильей Рамзиным?..

Нет сомнения в том, что наша критика еще не раз обратится к разговору о проблематике, о стиле и характерах героев нового романа Ю. Бондарева «Выбор», который своим идейно-художественным настроем обращен не только в героическое и трудное прошлое народа, не только затрагивает нравственно-философские аспекты непростой современной действительности, но и пристально освещает горизонты будущего.

Ключевые слова: Юрий Бондарев,критика на творчество Юрия Бондарева,критика на произведения Юрия Бондарева,анализ произведений Юрия Бондарева,скачать критику,скачать анализ,скачать бесплатно,русская литература 20 в.

Бондарев Ю. В

ГЛАВА ПЕРВАЯ

После ухода гостей было пусто и тихо, еще горели в передней бра по бокам зеркала, еще не были погашены люстры в комнатах, мягко светил нежнейшей полутенью сиреневый купол торшера над тахтой, везде пахло сигаретным дымом, чужими духами; и было немного грустно оттого, что всюду сдвинутые с мест кресла, переполненные окурками пепельницы, обгорелые спички на ковре, неприбранные бокалы с торчащими из недопитых коктейлей соломинками и горы тарелок на кухне - все это напоминало хаос незаконченного и обидного разгрома в квартире.

Васильев, обессиленный бесконечными разговорами об искусстве, лестью и приятными улыбками, проводив до лифта последних гостей жены, с облегчением подвязал ее кухонный передник и принялся сверх меры старательно убирать посуду в столовой. Однако Мария умоляющими глазами остановила его («не надо сейчас…») и села на диван, обнимая себя за плечи, задумчиво отвернулась к окну, за которым густо синела февральская ночь.

Слава богу, наконец-то, - сказала она. - Меня ноги уже не держат.

Ты знаешь, сколько времени? - спросил он встревоженно. - Второй час… Ничего себе! Хорошо, что ты не открыла причину торжества. Конца и краю тостам до утра не было бы. Как это, Маша, - с днем ангела? Или с днем именин?

Я очень устала, - проговорила она, закуривая, и улыбнулась ему вскользь. - Благодарю, милый… и не будем об этом. Это все несущественные детали и все не стоит того… Спокойной ночи! Я немного посижу одна. Иди спать, пожалуйста…

Он почувствовал неискренность ее слов, и это фамильярно-классическое «не стоит того», и это салонно-светское «благодарю, милый» как будто неприятно загородили ее, отдаляя в чуждую ей манерность, заметную в дни размолвок, прежде нечастых, которые сразу создавали головокружительную зыбкость качнувшегося моста.

Да, Володя, иди, пожалуйста, иди же, - повторила Мария с усталой настойчивостью и, прислонив дымящуюся сигарету к краю пепельницы, налила себе красного вина. - Если ты хочешь мне что-то сказать серьезное о моих гостях, то сейчас говорить не надо - я не хочу…

Я мало с кем знаком из твоих гостей, Маша.

И может быть, поэтому ты был очень мил. Всех женщин очаровал.

Она отпила глоток; он увидел, как сдвинулось ее горло и осталась влажная красноватая полоска на ее губах, родственный и нежный вкус которых он так хорошо знал.

Маша, о чем ты говоришь? Женщин? Очаровал? Этого я не уразумел.

Я прошу тебя - давай помолчим…

Нет, он не помнил, чтобы раньше после ухода гостей она сидела вот так одна на диване, заложив ногу за ногу, рассеянно пила, в задумчивости затягивалась сигаретой, покачивая узким носком туфли, - еще четыре месяца назад он посчитал бы это за некую превеселую игру, предложенную ему (ради озорного развлечения) из какого-нибудь пошленького иностранного фильма, банального фарса, переведенного ею для закупочной комиссии на просмотре в главке, и готов был, как иногда бывало раньше, услышать ее смеющийся протяжный голос: «Ита-ак, мосье, мы проводили гостей. Ушли знаменитости! Какое облегчение! Что же мы будем делать? Ты уедешь в мастерскую? Или останешься со своей женой?» Он сейчас не ждал подобной фразы, а несколько озадаченно глядел на то, как Мария медлительно пригубливала бокал между затяжками сигаретой, но ему почему-то не хватало решимости удивиться этому ее желанию, похожему на каприз или вызов, поэтому он сказал с шутливой неуклюжестью:

Ты не очень разгулялась, Маша? Ничего не случилось?

Господи! - она опустила глаза, точно преодолевая боль, и он увидел ее ресницы, тяжелые от слез. - Неужели ты не понимаешь простых вещей - мне хочется побыть одной. Пойми меня, пожалуйста, я одна хочу отдохнуть от всего на свете…

Прости, Маша, - сказал он виновато и вышел из комнаты.

Коридор и переднюю еще праздно озаряли бронзовые свечеобразные бра, легкомысленные и бессонные в тишине ночной квартиры, и возле телефонного столика серебристой пустотой отсвечивало пространство зеркала. Васильев мельком взглянул на свое нахмуренное, бледное от утомления лицо («Лучше всего - уехать мне сейчас в мастерскую…»), потом выключил свет, эту запоздалую электрическую иллюминацию близ зеркала, мгновенно ставшего таинственно-темным, и долго в передней надевал теплейший полутулуп, любимый им, в котором зимой ездил на натуру, долго возился с «молниями» меховых ботинок, раздумывая о позднем времени, когда ехать в мастерскую бессмысленно, но Мария молчала, не останавливала его, не выходила в переднюю, чтобы проводить до двери, подставить щеку для поцелуя, что было заведено между ними.

Я пошел, Маша, - сказал он, стараясь говорить буднично и внушая себе, что ничего серьезного не произошло. - Я пройдусь по воздуху и подышу. Спокойной ночи!

До свиданья, Володя, я утром позвоню, - отозвалась Мария из гостиной предупредительным, почти ласковым тоном, и он вышел на лестничную площадку, закрыл своим ключом дверь.

Ожидая лифт под желтой лампочкой на восьмом этаже спящего многоквартирного дома, он услышал сдавленный смех вперемежку с шепотом и покосился в сторону окна, где подле батареи (как бывало почасту) стояла парочка, заметил что-то знакомое в девичьей фигуре, и тут же явственно его окликнул удивленно-звучный голос дочери:

Па-а, куда ты? И зачем ты?

Ему было не очень приятно видеть в этот час рядом с дочерью рослого, не первой молодости актера Светозарова, жгучего красавца, анекдотиста, выпивоху, любителя розыгрышей, дважды женатого и дважды разведенного, с манерами опереточного дамского угодника, и Васильев почувствовал колкий, оскорбительный холодок от наивной неопытности и чрезмерной неразборчивости дочери.

Тебе, вероятно, пора, Вика, - сказал Васильев и оглядел Светозарова с искренним любопытством. - И вам, молодой человек неотразимой наружности, пора бы уже отпустить советскую студентку, которой вставать на лекцию в семь.

Виктория, вы должны подчиниться старшим, - заговорил глубоким баритоном Светозаров, изображая благоразумную покорность. - Владимир Алексеевич, великодушно извините меня за непредвиденную полночность… Готов и в монастырь замаливать грехи, если бы адрес был хоть одного действующего. Негде покаяться.

Пожалуйте вместо обители со мной в лифт. Я объясню, как поступить.

Па-а, перестань! - возразила Виктория со смехом. - Начинаются советы и поучения! Анатолий рассказывает смешные истории, а я хохочу! Ты слышал о репетициях во МХАТе? О Массальском и Ершове? Нет? Как во время пьесы они подпрыгивали на сцене по сигналу «брэк»?

К сожалению и прискорбию, не слышал, - сказал Васильев, насмешливо обращаясь к Светозарову, вмиг изобразившему послушное внимание домашнего мальчика. - Вы, Анатолий, не устали языком артикулировать? Посмотрите на часы, очаровательный любитель монастырей. Время уже неприличное.

Артикулировать? Ха-ха! Как, как? - почтительно поразился Светозаров. - Не понял мысль, Владимир Алексеевич, по темноте своей! Что я не устал?

Ну, попросту болтать без передышки.

Вы меня обижаете. За что? Незаслуженно! Без вины виноват!

Я очень сожалею.

«Что это со мной? Почему я раздражаюсь, когда надо сдерживаться?..»

Подошел лифт, освещенный, сиротливо пахнущий морозной одеждой, студеной зимой, с натоптанным снегом на полу, и Васильев, опускаясь в этой удобной механической кабине двадцатого века, несущей его вниз мимо затихших до утра чужих, успокоенных сном квартир, поморщился, закрыл глаза и подумал о потерянном времени и полной ненадобности всего того, что делал и говорил целый вечер дома, устав воспитанно возражать гостям, не чуждым самонадеянно утвердить и особые критерии в искусстве и, конечно, в живописи, легко переходившим (ради спокойствия) в суждениях своих премудрые житейские перекрестки, - и вдруг почувствовал, что в последнее время уже испытывал не раз смутно и счастливо умиротворяющее душу желание уехать в некий час из Москвы надолго, на несколько месяцев, на год, на пять лет, уехать однажды из дома или мастерской, ни о чем не жалея, поселиться где-нибудь на синих вологодских озерах, неторопливо созерцать естественное, первородное, жить с рыбаками, есть простую деревенскую пищу, писать облачные северные пейзажи, неизощренные портреты рыбаков, прожженные солнцем и водкой лица…

Ему не работалось месяца два. Он часами лежал в мастерской на старом, с привычнейшим скрипом пружин диване, читал «Дневники» Толстого последних лет жизни, напитывался весь исповедальной болью великого человека. Но затем, самоказняще и скептически охлаждаясь, Васильев возвращался к самому себе, ощущая обман и современную парадоксальность насильственного опрощения. И далекое от Москвы, шума и суеты убежище, которое порой облюбовывал он в воображении, представлялось после трезвых размышлений успокоительным «пленэром», либо туристским, либо курортным местом, занятым известным в искусстве человеком на определенный срок. Ему ясно было, что им в пятьдесят четыре года уже не управляла никакая честолюбивая идея (как было еще несколько лет назад), кроме двух нерушимых страстей - любви к извечной, грубой и нежной красоте природы и сумасшедшей преданности работе, этой добровольной сладкой каторге, без чего утрачивался для него всякий смысл существования.

Разделы: Литература

Класс: 11

“Осмелюсь сказать, что древняя и всегда молодая изящная словесность, или художественная литература, – это форма познания жизни посредством слова, она передает нам изменчивую картину мира. А писатель по-прежнему остается строителем самого хрупкого и самого высокого храма в мире – человеческой души, и нет более важного смысла в литературе, чем совершенствование человека. Без этого всякое художество и все философские формулы бессмысленны”.

Ю.В.Бондарев

Начнем наше исследование с ключевого слова. Назовите его.

Выбор! Что означает в романе это слово, ставшее его названием?

Всю жизнь человек что-то выбирает – пищу, одежду, увлечения, друзей. Но не об этом повседневном выборе идет речь в романе. Выбор предстает в нем как очень емкое понятие, как морально-философская проблема, и поэтому разрешать её должны будут все персонажи романа. Выбор – это проявление в предельно накаленной ситуации деятельного начала в человеке, его нравственных сил и возможностей. Выбор определяет судьбу человека, он способен перевернуть его жизнь. Выбор – это ответственное решение, которое человек принимает перед лицом совести.

- “Вся жизнь – бесконечный выбор…” – говорит в романе Илья Рамзин. Какой выбор сделал он когда-то в сорок третьем?

Почему же так случилось? Ведь был до того рокового момента лейтенант Рамзин отличным парнем, гордым, немного самолюбивым, очень решительным, без колебания принял командование 3 полковыми орудиями и 19 солдатами, оставшимися после боя. Совсем юношей, по возрасту не подлежащим мобилизации, он рвался на фронт и воевал с упоением, с какой-то бешеной отвагой. Колонна фашистских танков движется на артиллерийское орудие Васильева и Рамзина. Кажется, погибло всё, нет спасения от огня врага. Васильев вдруг вплотную увидел налитые неистовством глаза Ильи, его искривленный рот, его черные волосы, косо прилипшие к потному виску. “Что лежишь? Подыхать будем?.. Два офицера у орудия – и подыхать? Заряжай! Заряжай! Заряжай! Володька, заряжай!..” “Не-ет, подыхать потом будем! Пото-ом!”

Попробуем найти в личности, в главных чертах характера Рамзина хоть одну теневую черточку, которая могла бы дать психологический ключ для открытия того, что произошло с ним.

Уже изначально его судьба была оторвана от судьбы страны. Почему? Что значат его слова, обращенные к Васильеву: “Счастливый ты человек. У тебя прекрасная биография”?

Отец Рамзина был несправедливо репрессирован, всю жизнь в своей стране Илья ощущал себя чужаком, сыном “врага народа”, и это породило в нем чувство индивидуализма.

Как оно проявляется в Рамзине?

Это и насмешливое превосходство, и презрение к сантиментам (даже на письма Маши, адресованные Рамзину, отвечает Васильев), и опасный огонек в глазах, и бравирование своей силой (инцидент с Лазаревым), и мстительность, и самолюбивое упорство.

А теперь подумайте, писатель сталкивает Рамзина с Лазаревым или ставит их рядом? Рамзин уравнял себя с Лазаревым.

Именно чувство индивидуализма заставляет Рамзина сохранить свою жизнь. Ведь в его пистолете было три пули: две для Лазарева и одна для себя, но тогда он “зубами и ногтями держался за жизнь”, которую спустя много лет оценил “не дороже ломаного гроша”.

По мнению Ю.В.Бондарева, ничем нельзя оправдать предательства своей Родины, а значит, своего народа. Потому-то так и непреклонна в своем прощении мать Рамзина.

Какой ещё грех чувствует за собой Илья Рамзин?

“И ты, и я, – говорит он Васильеву, – пролили цистерны крови. Крови фашистской сволочи, как мы говорили на войне. Но не все среди немцев были наци. А убивать гомо сапиенсу гомо сапиенса – самый неискупимый грех”.

Как проявил этот грех Илья? Вспомните страницы его военной юности.

/Пересказ эпизода “Перемирие” из десятой главы/

И там тоже был выбор. И трагедия в том, что Илья сделал его не в пользу жизни. А писатель, сам прошедший войну, считает, что война и человечность – вещи вполне совместимые.

А еще Илье Рамзину не хватило чувства долга. “Человек, родившись, должен исполнить свой, так сказать, запрограммированный самим рождением долг, – говорит Ю.Бондарев. – Долг – справедливые поступки человека, что согласуются с совестью и придают жизни наивысший смысл, объединяющий всех людей. На пути нелегкого познания правды долг как бы поднимает человека над самим собой. Стало быть, один поступок или цепь поступков, совершенных долгом и совестью, выражают смысл человечности, который я бы определил как доброту. < … > Доброта – понятие сугубо нравственное, а только нравственное делает в конце концов человека человеком”.

Как заплатил Илья Рамзин за свой выбор?

Осознал ли Илья Рамзин, что он сделал неправильный выбор?

Какой художественной деталью пользуется автор, чтобы донести до читателя эту мысль? Это надпись на газете “Вечерняя Москва”: “…остро и неестественно кололо глаза вверху на просвете полосы сжатое молящее слово, дважды написанное нетвердым почерком: “Простите!”, “Простите!”

Илья Рамзин говорит в романе странное: “Правда, как и память, дается человеку в наказание”. В наказание ли Васильеву прибыл из прошлого Илья Рамзин, школьный и фронтовой друг, давний и недосягаемый пример для подражания, соперник в любви, лейтенант Рамзин, погибший на излете войны в безнадежном бою?

Почему так болезненно чувствует себя талантливый художник Владимир Васильев, имеющий для полного счастья умницу-дочь, любимую жену, признание своего таланта? Ведь эта болезненность приходит к нему именно после встречи в Венеции с Ильей Рамзиным.

Эта встреча заставила Васильева познать не только жизнь Ильи Рамзина, но и внимательно взглянуть на свою собственную.

И что же он увидел?

Что тоже жил не всегда верно и не очень ладно.

“Когда приходит к нему Олег Колицын, администратор от живописи, нещадно страдающий от того, что променял свой небогатый дар на звания и должности, приходит за добрым словом, слишком хорошо, впрочем, зная неподкупную честность Васильева, – то Васильев раздраженно думает, что разговор с ним будет “убийством времени, тратой нервных клеток, напрасным самоугнетением”. Что ж, он прав, наверное, когда не хочет себя разменивать на пустословие и ложь в утешение, хотя, может быть, ложь эта и помогла бы Колицыну чуть-чуть поверить в себя. А вдруг да не помогла бы – кто знает? Но дело в том, что в малом сем эпизоде явно видно желание Васильева во что бы то ни стало избегнуть “Траты нервных клеток, напрасного самоугнетения”. Слишком часто он вспоминал об этом желании за последние годы, слишком верил ему.

Отец. Старый, одинокий. Коротающий век неподалеку от столицы, он много раз просил у сына позволения приехать – внучку повидать, картины в мастерской посмотреть – всего лишь на день на два. А Васильев занятостью отговаривался – и верно, был чертовски занят (бог – работа!): деньги ему переводил, рубашки в подарок посылал чтобы потом, после смерти отца, получить обратно сберкнижку со своими нетронутыми переводами и нераспечатанные целлофановые пакеты с рубашками. Не того, видно хотел от него отец. А чего хотел – не нашлось у сына...

Дочь. Два года назад произошла с ней, восемнадцатилетней, трагедия, которая во многом поломала нетвердый ещё характер, надолго ожесточила её против всех на свете. Беда в те дни поселилась в доме, и Васильева оградили от неё. Он работал в мастерской ожесточенно и яро, деликатно не вторгаясь в беду Виктории, доверив жене выхаживать дочь. <…>

Жена. Больше всего Васильева пугает то отчуждение, которое началось между ними, как он считает, во время поездки в Венецию, а на самом деле раньше, пожалуй, когда он оставил Марию наедине с бедой дочери ”.

Пятнадцать лет тому назад Васильев сделал свой выбор, целиком отдавшись искусству. Это было самоотверженное и бескорыстное служение своему делу, лишенное честолюбия и суеты. Две страсти управляли им – любовь к красоте и сумасшедшая преданность работе. В них, казалось ему, он нашел смысл своего существования. Успех и признание сопутствовали ему, И даже искренний друг его Лопатин находил, что Васильеву удалось в своих пейзажах выразить взгляд современного человека на природу, взгляд, проникнутый не умилением, а тревогой за красоту, без которой невозможна жизнь на земле.

Но давайте внимательно присмотримся к последним пейзажам Васильева.

Вот некоторые из них. Ранние зимние сумерки, сиреневые берёзы в вечереющем воздухе околицы, угол деревенского дома с забитыми крест-накрест окнами, последний багровый луч на скате сугроба, завалившего крыльцо, и тишина многоверстная, первобытная, с далеким, чудится, перелаем собак и одинокой первой звездой. Или: яркий прощальный день конца октября, белое солнце стоит низко, сквозит между стволами дальних берёз, которые на косогоре против солнца кажутся черными: одинокое упавшее в траву яблоко лежит возле разрушенной монастырской стены, еле видимое сквозь облепившие его листья. А какая печаль чудится в этой васильевской картине: северное вечернее небо, выметенное ветром, пасмурная вода до горизонта и две видавшие виды лодки бок о бок у берега, связанные накрепко заржавленной цепью, как двое неразлучных во всем белом свете, соединенных любовью, временем, страхом, обязанностями, два связанных одиночества. И ещё: апрель, лимонная луна стоит в голом березняке, освещает черноту земли, оставшиеся островки снега, прошлогоднюю опавшую листву…

Как в зеркале, отразилась во всем этом смятение, душевная боль Васильева, в жизни которого никогда не было счастья, а было лишь смутное ожидание его. Да и могло ли оно, счастье, быть у человека, который общую беду (беззащитность перед всемогущими чиновниками, падение нравов, ожесточенность) воспринимает как личную вину, ибо бессилен что-либо изменить в этом мире к лучшему, потому что слишком отстранен от него.

Именно встреча с Ильей Рамзиным заставила Васильева задаться вопросом: “ …не слишком ли он был занят самим собою в эти удачливые годы?..” и испытать боль души: “Что со мною происходит в последнее время? Я нездоров. Или я заболеваю какой-то мучительной болезнью. Я чувствую себя виноватым перед всеми – перед Машей, перед Викторией, перед Ильёй… И это похоже на боль… Но в чём моя вина? В том, что мы вовремя не можем помочь друг другу?” Так Васильев сам приходит к осознанию своей вины.

Она проникает даже в подсознание художника. Попробуйте объяснить его сны.

В его снах возникает то видение Вавилонской башни, строительство которой разрушило, по библейской легенде, всечеловеческое единство, то кошмарный образ какого-то, изнывающего в страшных муках человека, которому он должен был помочь и побоялся это сделать.

Чуть было не погибшее в нём чувство человеческого единения возвращается к нему через страдание и сострадание, которые вновь должны приобщить его жизни других людей. Боль сопереживания, объединяющая сила горя внезапно озаряют его сознание.

Когда около кладбища, где погребли Илью, он встречает убитого горем парня с детским гробиком в руках, рыдающую молодую женщину и толпу следующих за ними молодых людей. “И Васильев вдруг испытал такую родственную, такую горькую близость с этим потрясенным светловолосым парнем, с этой некрасивой, дурно плачущей молодой женщиной, со всеми этими обремененными авоськами людьми на дороге, как если б он и они знали друг друга тысячи лет, а после в гордыне, вражде, зависти предали, безжалостно забыли одноплеменное единокровие, родную простоту человечности…”

Примечательно, что только двум персонажам, Владимиру Васильеву и Илье Рамзину, автор дает возможность испытать эту боль души от того, что жили не совсем так, и не очень ладно, и не всегда верно, и найти в себе силы сделать новый выбор.

Обратите внимание на фразу Ильи Рамзина: “Если успею в тяжких грехах покаяться, господь не даст исчезнуть в муках навечно”.

Рамзин и Васильев сделали свой выбор, но в романе проблема выбора стоит и перед другими персонажами. Кто и как делает свой выбор?

“Есть одно – сама жизнь, как удовольствие жить, и разумный эгоизм, деточка, как метод этой жизни! Коли можно, принимай эту подаренную нам случаем любви жизнь, как карнавал!..” – говорит режиссер Щеглов своей племяннице Виктории.

Умение легко обходить острые ситуации, артистизм обеспечили Щеглову спокойную жизнь, хотя при любом случае он готов поиграть острым словцом и снисходительно отметить несовершенство мира. Он изощряется в циничном остроумии и ставит под сомнение все ценности и все истины. Но под когда-то выбранной им маской злой веселости скрывается глубоко несчастный человек, панически боящийся смерти. Недаром его позицию тотального скептицизма художник Лопатин определяет как “унылую философию осеннего листа”. А чтобы понять, насколько прав Щеглов в своем выборе, достаточно присмотреться к нему на кладбище, после похорон Ильи. “Вы оба беспощадны ко мне! И вы, Александр Георгиевич, и вы, Владимир Алексеевич! Вы стали невыносимыми! – тонко взвизгнул Эдуард Аркадьевич и заморгал, задышал носом, всхлипнул совсем по детски обиженно (а этого с ним прежде никогда не случалось, вроде все подпорки в нем разом сломались) и, сгорбленный, тряся головой, отчего оскорбленными кивками мотался на его голове широкий берет, на ощупь схватился за ручку дверцы Лопатинской машины, тщетно силясь открыть ее и повторяя слезными, упрекающими вскриками: – Скорее, скорее, прочь отсюда! Я прошу отвезти меня домой… Боже, моё веселье! Веселье человека, которому невесело жить!”

Поработайте с текстом. Выделите ключевые слова в данном фрагменте

Подобную же истерику переживает и Олег Колицын. Преуспевающий администратор, отягощенный должностями, учеными степенями, испытывающий постоянную усталость от творческого безделья, он мучается сознанием того, что если у него и был хотя бы небольшой талант, то он загубил его. И оттого он так кричал в мастерской Васильева, куда приехал за надеждой и поддержкой, кричал, “корчась от самой глубокой, ничем не излечимой раны”, “кричал скандально-отвратительно, безудержно, его большая львиноподобная голова тряслась в яростном исступлении, набухшие веки сжимались, выкатывая крупные оловянные слезы; а когда в крике его прорывались не то рыдающие нотки, не то нотки истерического смеха, Васильев, пораженный, подумал, что, должно быть, так, в припадке бессильной ненависти, люди сходят с ума…”

А вот перед нами жизнь Маши. Как и какой выбор сделала она?

Маша выбрала то, что преподнесла ей судьба, но была ли она счастлива? Ведь не случайно дочь теперь её называет “святой женщиной-мученицей”. И сам Васильев задумывается над вопросом: “Что ж, Мария призналась Виктории, что ещё со школы терпела мою дурацкую влюбленность много лет, а сама вынужденно несла крест? Значит, только один для нее был – Илья? Это, наверно, так!” Подумайте, так ли это?

Итак, человек отвечает за сделанный им выбор всей своей жизнью. Но действительно ли этот выбор делается им самим? Вспомните слова Ильи Рамзина в конце 18 главы: “Не думаете ли вы, что все человечество – подопытные кролики на земле и кто-то проводит с нами чудовищный эксперимент?”

Соглашается ли с этой мыслью Ю.Бондарев?

Каким образом писатель опровергает эту мысль Ильи о том, что выбор делает “господин эксперимент”, “вселенная” или несколько всесильных людей”?

Словами Виктории: “Нет, папа, все зависит от нас самих! Знаешь, кто создает ад на земле? Не природа и никакая не темная сила. Нет, папа, сам человек – великий творец земного ада”. После всего, что с ней случилось, ей часто “бывает не по себе от людей”. И это сближает её с Ильей Рамзиным, именно поэтому она хочет принять его приглашение уехать в Италию, уйти в чужой мир, где все друг другу чужие и где, как ей кажется, легче будет переносить свое несчастье, поколебавшее ее веру в людей.

Как Василев пытается уберечь свою дочь от неправильного выбора?

Он открывает для неё всю любовь своего сердца и говорит удивительные слова, которые звучат для каждого из нас как предупреждение: “Мы не имеем права быть беспощадными друг к другу”.

Почему проблема выбора, поставленная в романе (выбора и ответственности за него состоянием своей души), так актуальна?

Чтобы ответить на этот вопрос, достаточно присмотреться к миру, который окружает героев романа, впрочем, и нас, сегодняшних читателей.

Каким же мы видим мир в восприятии критика Боцарелли, Марии Васильевой (материал третьей главы ), режиссера Щеглова (конец шестой главы, материал главы восемнадцатой)?

“Разве не патология современная цивилизация? Наркомания? Насилие? Эскалация секса? Движение из ниоткуда в никуда? Посмотрите на улицы Рима, Милана, Парижа! Куда движутся машины? И разные люди в них? Да, я думаю, что из ниоткуда в никуда. Мир очен устал. А этот английский “римейк” – монастыри молчания: английские интеллектуалы уходят в них и молчат месяцами, как немые. А “ретро” – возвращение в прошлое… А магеридж…”

“Весь мир сошел с ума. В отвратительных извращениях ищут правду и хотят внушить людям гадливость к самим себе…” – говорит Мария после просмотра английского фильма в одном из римских кинотеатров.

А режиссер Щеглов подмечает: “Шекспировским страстям в век пластмассы не бывать уже. Любовишка какая-то бытовая. Ненависть – рыночное недоразумение в очереди за ташкентским луком. Скромность стали считать глупостью и недотёпством, хамскую грубость – силой характера. Сплошное опупение и пнизм от слова “пень”! <…> И только зависть, жесточайше душу гложущая, расцвела волшебным розарием в новом мещанстве”. “Мировой микроб потребления, как грипп, перенёсся к нам. <…> А когда начинается погоня за вещичками, в головах многих образуется духовная пустынька, и две госпожи – истина и мораль – уже редко приглашаются сюда в гости, – Щеглов пальцем постучал себе в темечко”.

“Я не сомневаюсь ни на йоту, что сумасшедшее человечество утратило высший смысл своего существования и заблудилось в бетонных лабиринтах больных и перенаселенных городов!”

А что за чувство испытывает Владимир Васильев, побывавший в родном Замоскворечье, сопровождая Илью, и почему оно возникло?

“…откуда эта разрушительная дьявольщина? Неужели прошлое не останется, и никто ничего не будет помнить? И никого из нас? Разрушат старый дом, построят новый, панельный, а другие следом за нами разрушат панельные и построят более безобразные… И, может быть, все наше прошлое рассеется, как пылинка, во вселенной”. Все, действительно, изменилось в родном Замоскворечье, и даже люди стали грубее и безобразнее.

Так почему важно делать правильный выбор?

Прежде всего потому, что человек ответственен за мир.

- “Как только человек заглянул в свою душу, он познал ад”. Страшные слова произносит Илья Рамзин, но они правдивы, и оттого, наверное, становится все меньше желающих копаться в своей душе, ибо большинству из нас в сегодняшнем мире хочется жить сладко и спокойно.

И лишь немногие, как художник Васильев, считают: “Может быть, ради этой боли [боли души] стоило родиться на свет…”.

Ю.В.Бондарев убеждает своих читателей в том, что наиглавнейший смысл жизни в постоянном поиске истины и обретении ее через боль и страдание, через любовь к людям, через совесть. И каждый и нас должен помнить, что “среди тысяч смыслов и выборов есть один – великий и вечный…”.

Как вы думаете, в чем он?

В любви к своей Родине.

Илья Рамзин был другом детства Владимира Васильева. В настоящем Васильев очень дружен с художником-графиком Александром Георгиевичем Лопатиным, обращаясь к его участью в наиболее трудные в своей жизни минуты. И всех их автор наделяет великим чувством Родины.

“Хочу в Замоскворечье! Сколько лет я там не был! Сейчас разбужу Лопатина, и до утра пойдем бродить по Москве, протопаем пешком до Павелецкого вокзала, взглянем на Шлюзовую набережную, на Озерковскую, на церковку в Вишняковском переулке…”. “Скучаю я по русским северным городкам, – загудел Лопатин, входя в комнату и расправляя бороду поверх толстого грубого, ручной вязки, свитера. – Не тот комфорт, не тот кафель, а неповторимое колдовство… не сравнить ни с какими западными красотами. Чего стоит одна стеклянная тишина в малиновом инее утра!” “Я постарел, поэтому мне снится наш двор на Лужниковской, деревянные ворота и липы под окнами. И ещё – почему-то весеннее утро в голубятне, и, знаешь, пахнет перьями, коноплей… Я хочу… я хочу увидеть мать. Помоги, если ты мне хоть немного веришь”.

В качестве домашнего задания можно предложить учащимся написать творческую работу в жанре эссе “Боль моей души”.

Литература

1. Абрамов С. Нет чужой боли. // Роман-газета. – 1981, №8, с. 125-128.
2. Богатко И.А. Предчувствие. Литературно-критические статьи и очерки. – М.: Современник, 1990, с.5-188.
3. Горбунова Е.Н. Проблема выбора и вины. К спорам вокруг романов Ю.Бондарева. // Октябрь. – 1988, №5, с. 180-188.
4. Козьмин М.Б.Путь к человеку. – М.: Современник, 1984, с. 132- 185.
5. Ломидзе Г.И. Нравственные истоки подвига: Советская литература и Великая Отечественная война. – М.: Советский писатель, 1985, с. 179-181.
6. Федь Н.М. Художественные открытия Бондарева. – М.: Современник, 1988, с. 153-223.

Юрий Васильевич Бондарев

Включенные в издание романы Героя Социалистического Труда, лауреата Государственных премий СССР Ю.Бондарева поднимают сложные социально-философские вопросы современной жизни, связанные с поисками личностью высоких нравственных ценностей.

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Васильев, обессиленный бесконечными разговорами об искусстве, лестью и приятными улыбками, проводив до лифта последних гостей жены, с облегчением подвязал ее кухонный передник и принялся сверх меры старательно убирать посуду в столовой. Однако Мария умоляющими глазами остановила его ("не надо сейчас...") и села на диван, обнимая себя за плечи, задумчиво отвернулась к окну, за которым густо синела февральская ночь.

Слава богу, наконец-то, - сказала она. - Меня ноги уже не держат.

Ты знаешь, сколько времени? - спросил он встревоженно. - Второй час... Ничего себе! Хорошо, что ты не открыла причину торжества. Конца и краю тостам до утра не было бы. Как это, Маша, - с днем ангела? Или с днем именин?

Я очень устала, - проговорила она, закуривая, и улыбнулась ему вскользь. - Благодарю, милый... и не будем об этом. Это все несущественные детали и все не стоит того... Спокойной ночи! Я немного посижу одна. Иди спать, пожалуйста...

Он почувствовал неискренность ее слов, и это фамильярно-классическое "не стоит того", и это салонно-светское "благодарю, милый" как будто неприятно загородили ее, отдаляя в чуждую ей манерность, заметную в дни размолвок, прежде нечастых, которые сразу создавали головокружительную зыбкость качнувшегося моста.

Я мало с кем знаком из твоих гостей, Маша.

И может быть, поэтому ты был очень мил. Всех женщин очаровал.

Маша, о чем ты говоришь? Женщин? Очаровал? Этого я не уразумел.

Я прошу тебя - давай помолчим...

Нет, он не помнил, чтобы раньше после ухода гостей она сидела вот так одна на диване, заложив ногу за ногу, рассеянно пила, в задумчивости затягивалась сигаретой, покачивая узким носком туфли, - еще четыре месяца назад он посчитал бы это за некую превеселую игру, предложенную ему (ради озорного развлечения) из какого-нибудь пошленького иностранного фильма, банального фарса, переведенного ею для закупочной комиссии на просмотре в главке, и готов был, как иногда бывало раньше, услышать ее смеющийся протяжный голос: "Ита-ак, мосье, мы проводили гостей. Ушли знаменитости! Какое облегчение! Что же мы будем делать? Ты уедешь в мастерскую? Или останешься со своей женой?" Он сейчас не ждал подобной фразы, а несколько озадаченно глядел на то, как Мария медлительно пригубливала бокал между затяжками сигаретой, но ему почему-то не хватало решимости удивиться этому ее желанию, похожему на каприз или вызов, поэтому он сказал с шутливой неуклюжестью:

Ты не очень разгулялась, Маша? Ничего не случилось?

Прости, Маша, - сказал он виновато и вышел из комнаты.

Коридор и переднюю еще праздно озаряли бронзовые свечеобразные бра, легкомысленные и бессонные в тишине ночной квартиры, и возле телефонного столика серебристой пустотой отсвечивало пространство зеркала. Васильев мельком взглянул на свое нахмуренное, бледное от утомления лицо ("Лучше всего - уехать мне сейчас в мастерскую..."), потом выключил свет, эту запоздалую электрическую иллюминацию близ зеркала, мгновенно ставшего таинственно-темным, и долго в передней надевал теплейший полутулуп, любимый им, в котором зимой ездил на натуру, долго возился с "молниями" меховых ботинок, раздумывая о позднем времени, когда ехать в мастерскую бессмысленно, но Мария молчала, не останавливала его, не выходила в переднюю, чтобы проводить до двери, подставить щеку для поцелуя, что было заведено между ними.

Па-а, куда ты? И зачем ты?

Ещё юношей главный герой Илья решил стать сильным бойцом. Он делает для этого всё, но тут начинается война, он попадает на фронт. Приходится терпеть отступление, глупость командира… Их батарею окружают немцы, Илья стреляет в командира, который их погубил, а пленные попадают в немецкий лагерь, где доносят друг на друга. Илью объявляют без вести пропавшим, а он попадает за границу, женится, избегает русских. Случайно встретив одноклассника, Илья решается навестить мать в России, а та прогоняет предателя.

Роман о сложности выбора. Конечно, важно воспитывать из себя бойца, заниматься спортом, развивать дух, но нужно думать и о сердце, чтобы оно помогло сделать верный выбор.

Действительно, Илья Рамзин осознано занимается борьбой, развивает дух. С началом войны он попадает в артиллерийское училище, оттуда – скорей на фронт. Первые годы оказались особенно тяжелыми и унизительными для армии, для каждого солдата.

Особенно сильна сцена встречи с седой матерью, которая столько плакала без него. За тридцать лет – ни строчки, а теперь он привёз ей «заграничные деньги» как оскорбление. Понимая, что сделал неверный выбор, герой решает покончить с собой.

За этот роман Юрию Васильевичу перед Перестройкой присуждена государственная премия.

Картинка или рисунок Выбор

Другие пересказы и отзывы для читательского дневника

Краткое содержание Лягушонок Эдгар По
Где-то в далекой, неизвестной стране жил-был король, который слыл заядлым шутником и заводилой. Но не один он в этом государстве любил шутки и розыгрыши. Все его первые вельможи и министры были не прочь посмеяться.
Краткое содержание Чехов Вверх по лестнице
Некий Долбоносов, советник из уездного городка, как-то по служебным делам приезжает в Петербург, где он неожиданно попадает к князю Фингалову на званый вечер. Здесь он случайно встречает молодого юриста, студента Щепоткина, чему очень удивился.
Краткое содержание Чехов Детвора
Чехов через игру раскрывает характер каждого ребенка: даже ещё не полностью оформившийся характер, а нрав и предрасположенности. Например, самый старший – Гриша
Краткое содержание Госпожа Бовари Флобер (Мадам Бовари)
Главная героиня романа Флобера, собственно, мадам Бовари была провинциалкой с мышлением столичной светской львицы. Она рано вышла замуж за овдовевшего доктора, который лечил перелом ноги у ее отца, а сам ухаживал за молоденькой Эммой - будущей Бовари.
Краткое содержание Драгунский Бы
В этой истории рассказывается о маленьком авторе, который мечтал о том, что бы всё происходило наоборот. Например, чтобы дети были главными в семье, а мама и папа их слушали.